Художник
АБСТРАКТНОЕ ИСКУССТВО — ЭТО ПРОДОЛЖЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ВИЗУАЛЬНЫХ ТРАДИЦИЙ
29-03
ВЛАДИМИР
МАРТЫНОВ
МАРТЫНОВ
М
Отправляя данные, вы соглашаетесь с политикой обработки данных
Владимир Мартынов — живописец, график, медиахудожник.
Работает в различных областях искусства: абстрактная живопись, графика, фото-, видео-, аудиовизуальные инсталляции, цифровая печать, скульптура. Активно занимаясь художественной деятельностью, Владимир Мартынов преподает в Новосибирском государственном университете архитектуры дизайна и искусств в качестве профессора кафедры рисунка, живописи и скульптуры.
Работы художника находятся в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Государственном музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина (Москва), Государственном центре современного искусства (Москва), Мультимедийном комплексе актуальных искусств (Москва), Государственном музее искусства народов Востока (Москва), Калининградской картинной галерее, Екатеринбургском музее изобразительных искусств, Новосибирском государственном художественном музее, Томском областном художественном музее, Красноярском культурно-историческом музейном комплексе, Музее Университета провинции Альберта, Галерее американского университета в Париже, Национальном музее Изящных искусств Тайваня, Музее современного искусства Уян Кенджу (Южная Корея), а также в частных коллекциях и собраниях.
Работает в различных областях искусства: абстрактная живопись, графика, фото-, видео-, аудиовизуальные инсталляции, цифровая печать, скульптура. Активно занимаясь художественной деятельностью, Владимир Мартынов преподает в Новосибирском государственном университете архитектуры дизайна и искусств в качестве профессора кафедры рисунка, живописи и скульптуры.
Работы художника находятся в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Государственном музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина (Москва), Государственном центре современного искусства (Москва), Мультимедийном комплексе актуальных искусств (Москва), Государственном музее искусства народов Востока (Москва), Калининградской картинной галерее, Екатеринбургском музее изобразительных искусств, Новосибирском государственном художественном музее, Томском областном художественном музее, Красноярском культурно-историческом музейном комплексе, Музее Университета провинции Альберта, Галерее американского университета в Париже, Национальном музее Изящных искусств Тайваня, Музее современного искусства Уян Кенджу (Южная Корея), а также в частных коллекциях и собраниях.
Просто о сложном, понятно о непонятном, искусно об искусственном, реально об абстрактном. Именно так Владимир Мартынов решил рассказать о современном искусстве, которое многие пытаются понять, вместо того, чтобы просто принимать или не принимать его, общаться с ним и наслаждаться его обществом, когда это возможно, по словам самого художника. О неизвестных сторонах абстракционизма, идеях и об искусстве как о живом организме — в интервью для Lisitsa.Pro.
Мария Лисица
Интервьюер (М.Л.)
— Сейчас много разговоров о том, что раньше главным в изобразительном искусстве был объект, а сейчас по большей части — это идея. Так ли это, на ваш взгляд?
— И сейчас, и тысячу лет назад не было объектов без идей. Даже во времена египетских пирамид и раньше объект был наделен определенным содержанием. Сложно отделить одно от другого.
Если же рассматривать картины с точки зрения академического искусства и привычного обычным зрителям реалистического изображения, то нужно понять, что мы подразумеваем под академическим искусством.
С начала 20 века искусство можно условно разделить на фигуративное и нефигуративное, и это уже устоявшееся понятие. Так, фигуративное относится к объективной реальности, которую художник интерпретирует тем или иным способом.
Взять хотя бы Пикассо — он никогда не был абстракционистом, хотя говорят, сильно мечтал стать таковым, и всегда соотносил свои работы с реальным миром. Как бы он не трансформировал кувшин, гитару или девушку, всегда был изначальный посыл — конкретный субъект мира. А картины таких художников, как Малевич или Кандинский, не имеют никакого отношения к объективной реальности, они ее не срисовывают. Можно сказать, что они смотрят в окно совершенно другой реальности, которую никто никогда не видел и не представлял. Кто-то альтернативную реальность видит, а кто-то нет. Искусство играет с нами, прячется от нас, наказывает и манипулирует — это такая крайне сложная территория.
Если же рассматривать картины с точки зрения академического искусства и привычного обычным зрителям реалистического изображения, то нужно понять, что мы подразумеваем под академическим искусством.
С начала 20 века искусство можно условно разделить на фигуративное и нефигуративное, и это уже устоявшееся понятие. Так, фигуративное относится к объективной реальности, которую художник интерпретирует тем или иным способом.
Взять хотя бы Пикассо — он никогда не был абстракционистом, хотя говорят, сильно мечтал стать таковым, и всегда соотносил свои работы с реальным миром. Как бы он не трансформировал кувшин, гитару или девушку, всегда был изначальный посыл — конкретный субъект мира. А картины таких художников, как Малевич или Кандинский, не имеют никакого отношения к объективной реальности, они ее не срисовывают. Можно сказать, что они смотрят в окно совершенно другой реальности, которую никто никогда не видел и не представлял. Кто-то альтернативную реальность видит, а кто-то нет. Искусство играет с нами, прячется от нас, наказывает и манипулирует — это такая крайне сложная территория.
Если говорить об абстрактном искусстве, то ему уже более 120 лет. Достаточно большой срок, чтобы считать его серьезным направлением. Возникло оно, кстати, в России и пионерами были Малевич и Кандинский. Но уже в середине 1920-х годов его запретили в России, и художникам официально было дозволено быть представителями только соцреализма. И эти жесткие рамки на нашей территории существовали практически до конца 1980-х годов. Тогда как во всем мире в это время доминировало абстрактное искусство.
К сегодняшнему моменту существует огромное количество имен художников, каждый из которых занимал определенную нишу в этом искусстве, разрабатывал ее, формировал свои художественные языковые системы. И все это произошло за 120 лет и продолжает развиваться, возникают новые имена.
Абстрактное искусство для меня — это расширение визуального опыта. В искусстве мне всегда интересен индивидуальный путь, феномен.
Сам же я практикую интуитивное искусство, больше полагаясь на предчувствие. Поэтому я работаю с сумрачными территориями, пограничными — можно сказать, между бытием и небытием.
К сегодняшнему моменту существует огромное количество имен художников, каждый из которых занимал определенную нишу в этом искусстве, разрабатывал ее, формировал свои художественные языковые системы. И все это произошло за 120 лет и продолжает развиваться, возникают новые имена.
Абстрактное искусство для меня — это расширение визуального опыта. В искусстве мне всегда интересен индивидуальный путь, феномен.
Сам же я практикую интуитивное искусство, больше полагаясь на предчувствие. Поэтому я работаю с сумрачными территориями, пограничными — можно сказать, между бытием и небытием.
— Для художника-абстракциониста важно, чтобы зритель понял его картину?
— Думаю, что для любого художника это неважно. Он создал картину — и слава богу! Если она у него вообще получилась. А увидел ее кто-то или нет — это уже другая жизнь. Все равно художник и его произведения уходят, их жизнь коротка, даже после великих мастеров остаются крупицы. Вы считаете, что Джоконду кто-то понимает? Проходят толпы, делают миллиарды селфи, и вы думаете, они таким образом общаются с произведением искусства? О каком мы тогда говорим понимании вообще? Я считаю, что об этом можно не говорить в принципе.
С искусством нужно общаться, а не пытаться его понять. Неинтересно — прошел мимо. Если что-то остановило — постой, обменяйся. Это крайне непростой процесс — взаимодействовать с картиной, с художником. И не нужно это упрощать.
— Знаете, просто нас всех со школы часто пытаются научить понимать произведение, будь то литературное или изобразительное…
— В школе много чему пытаются научить, в том числе «Что хотел сказать автор», даже в то время, когда он ничего не хотел сказать. Особенности школьного образования. Но там что, серьезные искусствоведы работают, которые всю свою жизнь посвятили искусству? Чтобы серьезно рассуждать об искусстве, ему нужно посвятить всю жизнь. И вот тот, кто готов это сделать, может потихонечку, ощущая определенные границы, поговорить о нем.
Но чем искусство и интересно, так это тем, что оно нами до конца остается непонято. И тем, что мы его не можем окончательно объяснить и раскодировать. Если же мы можем прочитать его как дважды два — четыре, то это уже не искусство, а что-то крайне банальное. Это муха может ошибочно сесть на картину, на которой нарисовано яблоко. Зритель в течение своей жизни сталкивается и с фигуративным искусством, и с нефигуративным. Все искусство в целом для него как огромный океан, необъятная территория. Чтобы хоть немного изучить эту территорию, я всю жизнь «насматриваю» свой взгляд. И сколько бы я не пытался охватить все своим взглядом, знаю, что еще многое осталось вне моего внимания. Но мало видеть и понимать, нужно еще выстроить свое индивидуальное предпочтение, и желательно, чтобы оно не было совсем уж профанистическим. В истории изобразительного искусства много периодов и направлений. Существует целая иерархия.
Но чем искусство и интересно, так это тем, что оно нами до конца остается непонято. И тем, что мы его не можем окончательно объяснить и раскодировать. Если же мы можем прочитать его как дважды два — четыре, то это уже не искусство, а что-то крайне банальное. Это муха может ошибочно сесть на картину, на которой нарисовано яблоко. Зритель в течение своей жизни сталкивается и с фигуративным искусством, и с нефигуративным. Все искусство в целом для него как огромный океан, необъятная территория. Чтобы хоть немного изучить эту территорию, я всю жизнь «насматриваю» свой взгляд. И сколько бы я не пытался охватить все своим взглядом, знаю, что еще многое осталось вне моего внимания. Но мало видеть и понимать, нужно еще выстроить свое индивидуальное предпочтение, и желательно, чтобы оно не было совсем уж профанистическим. В истории изобразительного искусства много периодов и направлений. Существует целая иерархия.
— То есть получается, что вы довольно часто ходите по выставкам?
— Все время. Это моя жизнь. Но никто не говорит, что все выставки всегда должны нравиться. Быть зрителем — тоже непростая задача. Со мной случаются моменты, когда картина захватывает, буквально цепляет мой взгляд и останавливает. Даже будучи художником, я понимаю, что смотрю и не всегда вижу, и потому прохожу мимо. Все дело в том, что мы сейчас живем в современном мире, который постоянно требует нашего внимания, нас буквально пытаются расщепить на атомы. А виденье какой бы то ни было картины подразумевает определенное состояние и концентрацию внимания. Только тогда могут возникнуть вибрации, которые совпадут или не совпадут с вибрациями зрителя.
Что касается работ современного искусства (contemporary art), то, как правило, российский зритель просто не готов с ними общаться. Очень часто он вообще напуган этим современным искусством, потому что оно выводит его из зоны комфорта. Ведь человеку комфортно там, где он уже обжил визуальную территорию, привык к окружающему пространству, оно для него знакомо, и потому он чувствует себя безопасно. Оказавшись на новой территории он, чувствует себя незащищенным — такова психология человека. Но как только проходит время, он обживается, происходит привыкание — и окружающее пространство становится его неотъемлемой частью, ему снова становится комфортно.
Я уже привык расширять свои визуальные границы. Новая визуальная культура каждый раз подпитывает меня энергией. Такое расширение меня интригует и мотивирует.
Что касается работ современного искусства (contemporary art), то, как правило, российский зритель просто не готов с ними общаться. Очень часто он вообще напуган этим современным искусством, потому что оно выводит его из зоны комфорта. Ведь человеку комфортно там, где он уже обжил визуальную территорию, привык к окружающему пространству, оно для него знакомо, и потому он чувствует себя безопасно. Оказавшись на новой территории он, чувствует себя незащищенным — такова психология человека. Но как только проходит время, он обживается, происходит привыкание — и окружающее пространство становится его неотъемлемой частью, ему снова становится комфортно.
Я уже привык расширять свои визуальные границы. Новая визуальная культура каждый раз подпитывает меня энергией. Такое расширение меня интригует и мотивирует.
— В каком возрасте вы пришли к абстрактному искусству?
— Довольно рано. В студенчестве я серьезно увлекался гиперреализмом, сюрреализмом, рисовал большие картины аэрографией, основанные на фотографии. Но уже в конце 80-х годов определил свои интересы с абстрактным искусством, когда это совсем не приветствовалось. В Сибири его ярким представителем является Николай Демьянович Грицюк, который, несмотря ни на что, уже в 50–60-е годы позволял себе хулиганить с какими-то непонятными формами, совсем не соцреалистическими. Своим примером он показал свободу, обращая наши взоры в этом направлении.
Николай Демьянович Грицюк — живописец, график. Родился в 1922 году в Приморском крае, приехал в Новосибирск в 1952 году и прожил в нем до своей смерти в 1976 году. Посвятил этому городу серию акварельных работ. Подробнее про Грицюка в интервью с Виктором Бухаровым
— Меняется ли со временем ваше отношение к собственным картинам?
— Остается прежним. Когда я начинаю создавать картину, то подхожу к этому интуитивно. Я не знаю, с чего могу начать и приведет ли меня это к завершенному состоянию. Написание картины — своего рода лабиринт, из которого можно выйти, а можно и заблудиться — работа может просто не получиться. Поэтому если она состоялась, то это уже точка, ощущение — все поиски и движения увенчались успехом, хотя никто не гарантировал.
У меня есть разные работы: абстрактная живопись, рисунки, печатная графика. В последнее время много занимаюсь цифровым искусством, в котором тоже свои игры и движения. Но для меня при создании произведения всегда важна моя личная визуальная история, в которой будет моя собственная феноменология, некая структура. Поэтому сначала я работаю со своим визуальным пространством, а дальше трансформирую его при помощи цифровых технологий. Например, традиционное статичное двухмерное изображение можно анимировать и создать мультимедийный проект или трехмерные объекты, скульптуры и инсталляции. Так в свое время у меня появился черно-белый альбом, потому что мне было интересно выполнить свои работы в старинных технологиях фотопечати. Я занимался бромсеребряной и платинопалладиевой печатью. Но черно-белое пространство для меня не прихоть, а достижение выразительного состояния в работе. Опыт оптимизации и минимализма. Помню, как мы еще в школе прибегали домой на переменке и быстренько творили алхимию в маленьких ванночках в ванной комнате или на кухне. Проявление изображения — своего рода загадочная и таинственная среда.
У меня есть разные работы: абстрактная живопись, рисунки, печатная графика. В последнее время много занимаюсь цифровым искусством, в котором тоже свои игры и движения. Но для меня при создании произведения всегда важна моя личная визуальная история, в которой будет моя собственная феноменология, некая структура. Поэтому сначала я работаю со своим визуальным пространством, а дальше трансформирую его при помощи цифровых технологий. Например, традиционное статичное двухмерное изображение можно анимировать и создать мультимедийный проект или трехмерные объекты, скульптуры и инсталляции. Так в свое время у меня появился черно-белый альбом, потому что мне было интересно выполнить свои работы в старинных технологиях фотопечати. Я занимался бромсеребряной и платинопалладиевой печатью. Но черно-белое пространство для меня не прихоть, а достижение выразительного состояния в работе. Опыт оптимизации и минимализма. Помню, как мы еще в школе прибегали домой на переменке и быстренько творили алхимию в маленьких ванночках в ванной комнате или на кухне. Проявление изображения — своего рода загадочная и таинственная среда.
Теперь современные технологии позволяют печатать произведения в любом размере, будь то трехэтажный или даже шестнадцатиэтажный дом, а можно и вовсе запустить мультимедийную проекцию на огромной плазме. Можно напечатать на абсолютно разных и непохожих друг на друга материалах: металле, деревянных досках по левкасу или золоту, пленке, бумаге, ткани — и создавать инсталляции. Как-то у меня была выставка, на которой я использовал одновременно все плоскости, включая пол и потолок, от чего терялась гравитация. С раннего детства люблю кинематограф и сейчас с большим удовольствием занимаюсь мультимедийными проектами. Поэтому современные технологии — это однозначно очень интересные возможности!
— Все ваши композиции для вас одинаково дороги?
— Для меня вообще визуальное пространство сакрально. Потому что я всю жизнь нахожусь в этом пространстве, оно для меня свято. Я говорю сейчас без сумасшедшего пафоса, но это совершенно определенная территория, которая не всегда похожа на солнечную лужайку с бабочками.
— Не все художники готовы так рьяно отстаивать интересы современного искусства. А искусствоведы охотнее будут рассказывать о произведениях искусства с длинной, богатой традициями историей.
— Современное искусство неоднородно, существуют разные направления и история. Но все современное искусство обязательно несет в себе традиции: как листочек или ветка не могли вырасти без дерева, которое не существует без развитой корневой системы. У всего, даже самого радикального и продвинутого, есть корни, так называемые традиции. Мы же часто можем слышать, что абстракционисты разнесли искусство в пух и прах. И говорят об этом на полном серьезе порой очень уважаемые люди. Я с удивлением слышал, как Кончаловский по телевидению предавал анафеме работы Малевича. В то же время Заха Хадид, говорит, что если бы не было Малевича, то она не состоялась бы как архитектор. Две противоположные точки зрения на одно и то же явление, только один видит деструктивное начало, а другой — созидающее.
Заха Хадид — британский архитектор и дизайнер. Родилась в Багдаде. Окончив Архитектурную ассоциацию в Лондоне, основала собственную компанию. Стала первой женщиной-архитектором, получившей Притцкеровскую премию. Фото работ Захи Хадид
— При построении будущей композиции художник часто знает заранее, что готов изобразить. В абстрактной живописи так же?
— Когда человек только учится рисовать, то да, он, возможно, и продумывает свои композиции. Но когда он научится рисовать, то должен отказаться от всего того, чему его учили — и творить от души! К этому можно относиться с иронией, но так устроено любое учение. Можно провести параллели с восточными боевыми искусствами. Также и у нас: сначала происходит обучение и воспитание виденья, а уже потом творчество. Виденье — крайне непростой термин, мы его можем достаточно легко и свободно трактовать и воспринимать, но кто из нас видит что-то на самом деле? Художнику нужно написать картину, создать художественное произведение, но ни в какой школе, ни в каком институте этому никогда не научат. И какой бы у тебя ни был гениальный преподаватель, он не научит создавать произведения искусства, он может просто подвести к этому миру. Может быть, ты очаруешься им и захочешь посвятить ему всю свою жизнь, а может, и нет.
— Когда вы поступали в университет, то планировали зарабатывать своей профессией или шли из личных предпочтений?
— Я просто люблю и любил изобразительное искусство. Хотел заниматься и изучать его. Я никогда не жил с продажи своих картин. На днях слушал Гордона у Дудя, так вот он журналистикой занимается как хобби, зарабатывая на риелторских компаниях.
Однажды знакомый моего отца, когда того уже не стало, рассказывал мне, что отец переживал, как же я буду жить будучи художником. Потому что художнику прожить в Сибири и правда трудно.
Как бы Новосибирск не кичился своей столичностью, он все равно остается глубоко провинциальным городом, в котором до сих пор нет никакого арт-рынка и даже его жалкого подобия. Нет ни воли, ни желания, намерения да и просто серьезного интереса к своему изобразительному искусству. Все события вокруг этого не носят последовательного системного характера. За 30 лет не появилось ни одной серьезной галереи, ни долгожданного центра современного искусства. Не появилось азарта и большого игрока или просто влюбленного мецената. Если в Москве еще что-то теплится, то даже в Санкт-Петербурге уже сложнее. В Сибири крайне свое пространство: потенциал есть, но не востребован. А если взять европейский мир, то там арт-ярмарки работают как швейцарские часы — искусство завозят грузовиками, и оно в течение недели распродается за миллионы. Искусство там живет в другом алгоритме. Но несмотря на то, что у нас разные миры, и здесь можно быть художником. Сейчас каждому доступны интернет и современные технологии, главное, чтобы был интерес и внутренняя потребность.
Хоть я и сотрудничаю со всеми музеями в России, но они чаще всего берут мои картины в дар. Поэтому художнику прожить жизнь и позволить себе заниматься искусством — непростая стратегия. Мне в свое время помогла родительская поддержка, если бы они по-другому реагировали на все мои начинания, то я бы не состоялся как художник. Они мои поиски воспринимали очень тонко, многое, наверное, не понимая из того, чем я занимался. Но я всегда чувствовал их поддержку.
При этом для творческого человека существуют свои ловушки, например, когда он забудет, что такое творчество, и будет делать хороший товар.
Хоть я и сотрудничаю со всеми музеями в России, но они чаще всего берут мои картины в дар. Поэтому художнику прожить жизнь и позволить себе заниматься искусством — непростая стратегия. Мне в свое время помогла родительская поддержка, если бы они по-другому реагировали на все мои начинания, то я бы не состоялся как художник. Они мои поиски воспринимали очень тонко, многое, наверное, не понимая из того, чем я занимался. Но я всегда чувствовал их поддержку.
При этом для творческого человека существуют свои ловушки, например, когда он забудет, что такое творчество, и будет делать хороший товар.
— Но в истории есть примеры, когда хороший товар со временем становился предметом искусства.
— И такое бывало. Значит, это изначально было высокое искусство, а не товар. Просто художнику повезло, что рядом оказался меценат, который захотел с ним поделиться деньгами и вместе войти в мировую историю. Микеланджело повезло — он имел серьезных инвесторов. Любой большой художник — это серьезные инвестиции. Мы об этом не думаем. Для того чтобы Микеланджело просто расписал потолок Сикстинской капеллы, а это практически футбольное поле, его нужно для начала краской покрыть. Кто-то же тер эту краску мешками, возводил леса и делал многое другое невидимое для глаз непосвященного. Чтобы кусок мрамора из Каррара привезти во Флоренцию, тоже нужны огромные затраты. И Ван Гогу повезло — в него постоянно инвестировал младший брат. А так не было бы инвестора, то и Ван Гог не состоялся бы при всей своей одержимости.
Портрет Тео Ван Гога (возможно самого Винсента). Париж, март 1887. Музей Винсента Ван Гога, Амстердам. Фото
— То есть если не найдется инвестор, то талант может пропасть — и о нем никто не узнает?
— Может пропасть, а может и не пропасть. Назло всем. Такая ситуация иногда человека воспитывает по принципу: одного сломает, а другого созидает. С тем, кого в парнике держат, не дышат на него, тоже может ничего не произойти.
Жизнь в искусстве неоднозначна. Художники творят свои стратегии, все чаще создают нематериальные композиции, например скульптуру из огня, воды, воздуха или просто мусора. Они уходят от дорогостоящих материалов, но тем не менее создают яркое и самобытное искусство. Существуют мировые имена, создавшие свою совершенно новую концепцию.
Поэтому бывает так, что их жизнь давит-давит, а они раз — и в дамках! Дэмьен Херст взял и продал труп акулы за 12 млн долларов. Труп акулы! Это не профанация и не маркетинг. Это художник, который создал свое искусство! Мы пытаемся найти какую-то этикеточку и скорее прикрепить ее к чьему бы то ни было имени. «Шулер!» — хотят все сказать сразу. — «Что это за искусство такое?»
Да, некоторые художники делают скульптуры из слоновьих экскрементов. Но прежде чем судить о них, нужно знать, в каком контексте они создавали свои произведения. Эпатаж и провокация сейчас уже старый инструментарий, да и про иерархию следует помнить. Пьеро Мандзони тоже свои экскременты в банке консервировал, а сейчас на аукционе «Сотбис» их продают. Здесь мы затрагиваем уже другую форму искусства — концептуальную. Чтобы полноценно ее обсуждать, нужно знать историю искусства 20 века и заниматься ей. В числе пионеров концептуального искусства можно назвать Марселя Дюшана, от которого все и пошло. Он первым во всеуслышание заявил, что в искусстве на первом месте стоит идея, и она должна быть самой яркой и желательно гениальной. И не смотря на то, что идея нематериальная, ее все равно можно продать, как тот труп акулы за 12 млн долларов.
Жизнь в искусстве неоднозначна. Художники творят свои стратегии, все чаще создают нематериальные композиции, например скульптуру из огня, воды, воздуха или просто мусора. Они уходят от дорогостоящих материалов, но тем не менее создают яркое и самобытное искусство. Существуют мировые имена, создавшие свою совершенно новую концепцию.
Поэтому бывает так, что их жизнь давит-давит, а они раз — и в дамках! Дэмьен Херст взял и продал труп акулы за 12 млн долларов. Труп акулы! Это не профанация и не маркетинг. Это художник, который создал свое искусство! Мы пытаемся найти какую-то этикеточку и скорее прикрепить ее к чьему бы то ни было имени. «Шулер!» — хотят все сказать сразу. — «Что это за искусство такое?»
Да, некоторые художники делают скульптуры из слоновьих экскрементов. Но прежде чем судить о них, нужно знать, в каком контексте они создавали свои произведения. Эпатаж и провокация сейчас уже старый инструментарий, да и про иерархию следует помнить. Пьеро Мандзони тоже свои экскременты в банке консервировал, а сейчас на аукционе «Сотбис» их продают. Здесь мы затрагиваем уже другую форму искусства — концептуальную. Чтобы полноценно ее обсуждать, нужно знать историю искусства 20 века и заниматься ей. В числе пионеров концептуального искусства можно назвать Марселя Дюшана, от которого все и пошло. Он первым во всеуслышание заявил, что в искусстве на первом месте стоит идея, и она должна быть самой яркой и желательно гениальной. И не смотря на то, что идея нематериальная, ее все равно можно продать, как тот труп акулы за 12 млн долларов.
Дэмьен Херст —британский художник-концептуалист, а также коллекционер и предприниматель. «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» — инсталляция с трупом акулы в формалине была представлена публике в 1991 году.. Подробнее
Пьеро Мандзони - итальянский художник. Прославился своими провокационными работами. В 1961 году он законсервировал и успешно продал свои экскременты, сопроводив словами: «Этим буржуям всегда нравилось всякое дерьмо». Подробнее
Интересная статья о чучелах животных в искусстве
Марсель Дюшан впервые хотел представить перевернутый писсуар на выставке в 1917 году. Который впоследствии окажется первым предметом искусства реди-мэйд (готовое изделие). Подробнее
Пьеро Мандзони - итальянский художник. Прославился своими провокационными работами. В 1961 году он законсервировал и успешно продал свои экскременты, сопроводив словами: «Этим буржуям всегда нравилось всякое дерьмо». Подробнее
Интересная статья о чучелах животных в искусстве
Марсель Дюшан впервые хотел представить перевернутый писсуар на выставке в 1917 году. Который впоследствии окажется первым предметом искусства реди-мэйд (готовое изделие). Подробнее
— Где та грань между современным искусством и профанацией? Как обычному человеку различить и не попасться на удочку обмана?
— Одним из достаточно серьезных критериев оценки искусства можно считать его цену. Высокая цена может быть для нас непонятной или неприятной, но она служит сигналом того, что это уже не какая-то ерунда. Под оспаривание этого мы можем привести множество своих категоричных контраргументов, но так оно есть.
Не нужно представлять весь западный мир как идиотов с мешками долларов, не знающих, куда бы им потратить деньги.
Можно сказать, что грань существует в первую очередь не между современным искусством и чем-нибудь еще, а между искусством и не искусством в принципе. Для этого нужно быть специалистом, чтобы различить эту грань.
Взять хотя бы того же Марселя Дюшана, идея писсуара которого живет вот уже больше века, прочно заняв свое место в человеческой культуре. Другое дело, что кто-то видит это место, а кто-то нет — вот и все. При этом никому не воспрещается создать свой манифест и заработать на этом свои миллионы, войдя в историю новым «Марселем Дюшаном».
Без концепции никогда не существовало ни одной формы искусства. Она была в творчестве у Рафаэля и Леонардо в эпоху Возрождения, она была при Моне и Ларионове, всегда. Невозможно отделить идею от искусства.
Споры о том, что искусство должно быть рукотворным тоже безосновательны. Бернини свои скульптуры создавал из мрамора при помощи зубила, а современный художник программирует робота и вырезает фрезой. Изменились лишь концепции, технологии. Современный художник создает совершенно уникальную скульптуру, которой не было до этого, и она наделена своими мощными пластическими потенциалом и выразительностью. Она просто другая, но останется творением художника, с образом, воплощенным при помощи современных технологий. Если бы у Микеланджело были такие возможности, как у нас сейчас, то не думаю, что он от них отказался бы. Здесь очень хитро все замешано-перемешано, поэтому важно не сбрасывать все в одну кучу и не умалять значимости концептуального искусства, называя акулу или писсуары ерундой.
Не нужно представлять весь западный мир как идиотов с мешками долларов, не знающих, куда бы им потратить деньги.
Можно сказать, что грань существует в первую очередь не между современным искусством и чем-нибудь еще, а между искусством и не искусством в принципе. Для этого нужно быть специалистом, чтобы различить эту грань.
Взять хотя бы того же Марселя Дюшана, идея писсуара которого живет вот уже больше века, прочно заняв свое место в человеческой культуре. Другое дело, что кто-то видит это место, а кто-то нет — вот и все. При этом никому не воспрещается создать свой манифест и заработать на этом свои миллионы, войдя в историю новым «Марселем Дюшаном».
Без концепции никогда не существовало ни одной формы искусства. Она была в творчестве у Рафаэля и Леонардо в эпоху Возрождения, она была при Моне и Ларионове, всегда. Невозможно отделить идею от искусства.
Споры о том, что искусство должно быть рукотворным тоже безосновательны. Бернини свои скульптуры создавал из мрамора при помощи зубила, а современный художник программирует робота и вырезает фрезой. Изменились лишь концепции, технологии. Современный художник создает совершенно уникальную скульптуру, которой не было до этого, и она наделена своими мощными пластическими потенциалом и выразительностью. Она просто другая, но останется творением художника, с образом, воплощенным при помощи современных технологий. Если бы у Микеланджело были такие возможности, как у нас сейчас, то не думаю, что он от них отказался бы. Здесь очень хитро все замешано-перемешано, поэтому важно не сбрасывать все в одну кучу и не умалять значимости концептуального искусства, называя акулу или писсуары ерундой.
— Существуют опасения, что искусство со временем уйдет в digital и работы на холстах потеряют свою актуальность. Возможно ли это?
— Вовсе нет. Как и карандаш. Никому не запрещается взять карандаш и сделать рисунок столь же изящный и умопомрачительный, как это делали Боттичелли, Леонардо да Винчи или Рембрандт, этот список можно продолжать долго. Мир искусства открыт для всех, если обращаться к нему с определенным пиететом. Может, конечно, и оттолкнуть, но только для того, чтобы проверить, для чего ты туда пришел. Помимо цифры в новейшем искусстве достаточно соблазнов, к примеру Sky-art, медиаинсталляции, световые инсталляции, Science-art и многое другое.
Для меня digital — это плоть. Как художник создает на холсте, так и я создаю в цифровом формате. Но говорить, что digital вытесняет интерес к работе на холсте, неверно — цифра не бодается с холстом, между ними нет агрессивного взаимодействия. Такие разговоры происходят каждый раз, когда появляется какая-то новая техника или технология. Когда изобрели фотоаппарат, то все испугались, что больше не будет картин. Так было с кинематографом, телевидением, интернетом. Но возникло всего лишь новое искусство — фотография, со своей достаточно интересной и богатой историей. Сейчас у серьезных специалистов уже не возникнет вопроса: искусство ли фотография или нет.
Если говорить о новых технологиях, то они дают безграничные возможности. И художнику сложно, особенно начинающему, разобраться в них. Может возникнуть ощущение, что тебя бросили в океан без берегов. Поэтому важно определиться с границами, с чем ты будешь работать.
Для меня digital — это плоть. Как художник создает на холсте, так и я создаю в цифровом формате. Но говорить, что digital вытесняет интерес к работе на холсте, неверно — цифра не бодается с холстом, между ними нет агрессивного взаимодействия. Такие разговоры происходят каждый раз, когда появляется какая-то новая техника или технология. Когда изобрели фотоаппарат, то все испугались, что больше не будет картин. Так было с кинематографом, телевидением, интернетом. Но возникло всего лишь новое искусство — фотография, со своей достаточно интересной и богатой историей. Сейчас у серьезных специалистов уже не возникнет вопроса: искусство ли фотография или нет.
Если говорить о новых технологиях, то они дают безграничные возможности. И художнику сложно, особенно начинающему, разобраться в них. Может возникнуть ощущение, что тебя бросили в океан без берегов. Поэтому важно определиться с границами, с чем ты будешь работать.
— Как рождаются ваши картины?
— Иногда картину можно моментально увидеть — и ее остается только зафиксировать, а можно к ней долго идти. Могут быть разные варианты. Нужно этим просто заниматься, и все произойдет само.
— Вам довелось встречать в жизни людей, которые своим творчеством опережали время? Может быть, своими прогрессивными взглядами на искусство.
— Конечно. Но на всякого мудреца довольно простоты. Вся эта прогрессивность и непрогрессивность зависят от личной восприимчивости. Не нужно внутри себя закрываться и терять любовь, нужно оставаться тонким человеком, способным воспринимать все новое. Когда мы только приходим в этот мир, мы таковыми и являемся. Это уже потом нас может затирать социальная жизнь. Поэтому важно быть таким, каким и пришел в этот мир, оставаться самим собой. Вся жизнь — это бесконечный процесс развития. Не бывает так, что я поучился в школе, потом поучился в институте — и все, я научился, можно больше ничего не делать. Когда нет развития, то в человеке перестает функционировать какая-то его важная часть. Каждый из нас несет в себе достаточно мощный потенциал, который на протяжении своей жизни либо выдвигается на передний план, либо убирается в закрома. Все зависит от того, как этим потенциалом распорядиться.
Поделитесь своим мнением:
подпишитесь в инстаграм или по email:
Вы соглашаетесь с политикой обработки персональных данных
Вы соглашаетесь с политикой обработки персональных данных
Есть вопрос или предложение?
Вы соглашаетесь с политикой обработки персональных данных
